Эпоха позднего легалайза...


Когда-то в далеком детстве, будучи вполне примерным мальчиком, я наткнулся на устрашающую статью в какой-то советской газете. Автор в подробностях и с видимым удовольствием рассказывал о тех ужасах, на которые обрекают себя люди, имевшие неосторожность однажды попробовать наркотик. Открыв энциклопедию, я прочитал, что наркотик есть «психоактивное средство, снижающее физическую и умственную активность, притупляющее боль и оказывающее успокаивающее и снотворное действие». О чем именно шла речь в страшной статье, теперь уже и не вспомнишь, но мысль, которую автор стремился донести до читателя, надолго отложилась у меня в памяти: «это может случиться с каждым».

Как выяснилось со временем, того, «что может случиться с каждым», на самом деле очень много, случаи же бывают самые разные. Разнообразие явило себя в начале 90-х – вместе со свободой. Если в позднее советское время любителям измененных состояний приходилось довольствоваться кустарно произведенными опиатами, дикорастущей коноплей или благами польской фармацевтики – экстрагированным из лекарства от астмы первитином (или иначе – «винтом»), а правоохранительные органы пытались, как могли, с этим злом бороться, то с распадом Союза в Россию пришли другие прелести. На первых порах ставшие легкодоступными и весьма популярными среди молодежи марихуана, ЛСД, экстази или другие психоделики
и стимуляторы совершенно не привлекали внимания властей, и начало 90-х стало для России временем негласного легалайза. Объяснялось это, видимо, тем, что государству было просто не до того. Но и логика в этом, несомненно, была: ведь упомянутые вещества, хоть и относятся к разряду психоактивных, остальными энциклопедическими свойствами наркотика не обладают: физическую и умственную активность они не снижают, а вовсе даже наоборот.

Продолжалось это, впрочем, недолго. Разобравшись с неотложными делами, власти решили расширить понятие «наркотик», и середина 90-х ознаменовалась необычайным всплеском активности в этой области: в криминальной хронике помимо рассказов о перехваченных грузах героина из далекого Афганистана все чаще стали звучать и другие географические и фармакологические названия. И еще – никакой пропаганды! А пропагандой теперь мог быть сочтен практически любой публичный разговор
о проблемах наркотической субкультуры. Между тем именно в связи с этими ограничениями на освещение темы наркотиков культурный контекст этой проблемы широким кругам неизвестен и непонятен.

Единственное вещество, полностью соответствующее определению наркотика, – героин, и именно он является главной проблемой в России. Опасность героина, помимо вызываемой им почти непреодолимой физической зависимости, заключается в причине, побуждающей человека прибегнуть именно к его помощи. Причина эта – необходимость бежать от проблем или, попросту говоря, забыться. И очевидно, что
необходимость эта часто бывает продиктована вполне объективной реальностью – низким уровнем жизни и полным (как кажется будущему наркоману) отсутствием
перспектив. Той самой реальностью, в которой проживает большинство молодых россиян.
Возможно, более высоким уровнем жизни в Москве и Петербурге объясняется тот факт, что в столицах героиновых наркоманов в процентном отношении на порядок меньше, чем в целом по России. В этих городах другой стиль жизни – особенно это касается благополучных семей. У нынешних двадцатилетних нет необходимости от чего-то бежать, единственное, что им нужно, – соответствовать общепринятому. Часть этого стиля – марихуана.

О ней пишут в модных журналах, ее показывают в кино, заветными семилистниками украшают одежду, а в последнее время – даже рекламные билборды. И еще о ней известно, что она совсем не так страшна, как героин. И ее курят. Причем, вопреки общепринятому нелепому убеждению, перестают это делать не для того, чтобы пересесть на героин, а оттого, что проявлением хорошего стиля для этих людей становится что-то другое – блестящая карьера, покупка хорошей машины или, наконец, семейная жизнь.

Есть и еще одна категория людей, для которых употребление наркотиков имеет ярко выраженный социокультурный контекст. Их можно окрестить «наркоманской элитой», да они и сами себя таковой считают. Это люди, употребляющие психоделики и – в меньшей степени – стимуляторы. Им от двадцати до тридцати, они чаще всего имеют хорошее образование и хорошую работу. В их случае стремление изменить свое состояние продиктовано свойственным любому человеку желанием отдохнуть. К тому же психоделический опыт (будь то танцы в клубе или осенняя поездка на природу за галлюциногенными грибами) позволяет им совместить приятное с полезным – хорошо отдохнуть, а заодно узнать или просто увидеть что-то новое.

В этой прослойке есть и своя «суперэлита» – люди, считающие себя исследователями, для которых употребление психоделиков – это в большей степени открывание неизведанного, нежели заслуженный отдых в конце рабочей недели. Они называют себя психонавтами, поглощают все, что связано с психоделической культурой, – читают труды Тимоти Лири и Терренса Маккенны, слушают психоделическую музыку, изучают наследие Саши Шульгина – американского химика русского происхождения, синтезировавшего и описавшего действие сотни веществ из семейства метамфетаминов и триптаминов. Как хиппи 60-х, они нередко обращают свои взоры на Восток, но в отличие от своих духовных предшественников не отказываются от жизни в обществе, составляя внутри него отдельное герметичное содружество. Они достаточно защищены и, несмотря на определенный риск, редко имеют неприятности с законом, потому что, учитывая особенности российской правоохранительной системы, всегда могут полюбовно уладить дела, если проблемы вдруг появятся. Это те люди, которым меньше всего нужна пресловутая легализация мягких наркотиков, о которой в России мечтательно размышляют очень многие.